Неточные совпадения
Несмотря на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они вошли в
первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные
окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.
Проходя в
первый раз мимо отделения Вронского, он заметил, что
окно было задернуто. Но проходя в другой раз, он увидал у
окна старую графиню. Она подозвала к себе Кознышева.
Он был не глуп; и мой Евгений,
Не уважая сердца в нем,
Любил и дух его суждений,
И здравый толк о том, о сем.
Он с удовольствием, бывало,
Видался с ним, и так нимало
Поутру не был удивлен,
Когда его увидел он.
Тот после
первого привета,
Прервав начатый разговор,
Онегину, осклабя взор,
Вручил записку от поэта.
К
окну Онегин подошел
И про себя ее прочел.
На площадке
первого этажа в
окне была совсем выставлена рама.
Вон
окно в
первом этаже: грустно и таинственно проходил сквозь стекла лунный свет; вот и второй этаж.
Встав с постели, Аркадий раскрыл
окно — и
первый предмет, бросившийся ему в глаза, был Василий Иванович. В бухарском шлафроке, подпоясанный носовым платком, старик усердно рылся в огороде. Он заметил своего молодого гостя и, опершись на лопатку, воскликнул...
Одинцова протянула вперед обе руки, а Базаров уперся лбом в стекло
окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас
первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая — страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей… Одинцовой стало и страшно и жалко его.
Чувствовалось, что Безбедов искренно огорчен, а не притворяется. Через полчаса огонь погасили, двор опустел, дворник закрыл ворота; в память о неудачном пожаре остался горький запах дыма, лужи воды, обгоревшие доски и, в углу двора, белый обшлаг рубахи Безбедова. А еще через полчаса Безбедов, вымытый, с мокрой головою и надутым, унылым лицом, сидел у Самгина, жадно пил пиво и, поглядывая в
окно на
первые звезды в черном небе, бормотал...
Самгин подумал, что он уже не
первый раз видит таких людей, они так же обычны в вагоне, как неизбежно за
окном вагона мелькание телеграфных столбов, небо, разлинованное проволокой, кружение земли, окутанной снегом, и на снегу, точно бородавки, избы деревень. Все было знакомо, все обыкновенно, и, как всегда, люди много курили, что-то жевали.
— Не надо о покойниках, — попросил Лютов. И, глядя в
окно, сказал: — Я вчера во сне Одиссея видел, каким он изображен на виньетке к
первому изданию «Илиады» Гнедича; распахал Одиссей песок и засевает его солью. У меня, Самгин, отец — солдат, под Севастополем воевал, во французов влюблен, «Илиаду» читает, похваливает: вот как в старину благородно воевали! Да…
Самгин вспомнил, что она не
первая говорит эти слова, Варвара тоже говорила нечто в этом роде. Он лежал в постели, а Дуняша, полураздетая, склонилась над ним, гладя лоб и щеки его легкой, теплой ладонью. В квадрате верхнего стекла
окна светилось стертое лицо луны, — желтая кисточка огня свечи на столе как будто замерзла.
Сквозь занавесь
окна светило солнце, в комнате свежо, за
окном, должно быть, сверкает
первый зимний день, ночью, должно быть, выпал снег. Вставать не хотелось. В соседней комнате мягко топала Агафья. Клим Иванович Самгин крикнул...
Бальзаминов. Меня раза три травили. Во-первых, перепугают до смерти, да еще бежишь с версту, духу потом не переведешь. Да и страм! какой страм-то, маменька! Ты тут ухаживаешь, стараешься понравиться — и вдруг видят тебя из
окна, что ты летишь во все лопатки. Что за вид, со стороны-то посмотреть! Невежество в высшей степени… что уж тут! А вот теперь, как мы с Лукьян Лукьянычем вместе ходим, так меня никто не смеет тронуть. А знаете, маменька, что я задумал?
На небе ярко сверкнула, как живой глаз,
первая звездочка, и в
окнах дома замелькали огоньки.
— Что ж ты делал эти дни? — спросила она, в
первый раз оглядывая глазами комнату. — У тебя нехорошо: какие низенькие комнаты!
Окна маленькие, обои старые… Где ж еще у тебя комнаты?
Придут ли коровы с поля, старик
первый позаботится, чтоб их напоили; завидит ли из
окна, что дворняжка преследует курицу, тотчас примет строгие меры против беспорядков.
Райский с раннего утра сидит за портретом Софьи, и не
первое утро сидит он так. Он измучен этой работой. Посмотрит на портрет и вдруг с досадой набросит на него занавеску и пойдет шагать по комнате, остановится у
окна, посвистит, побарабанит пальцами по стеклам, иногда уйдет со двора и бродит угрюмый, недовольный.
— Что делать? — повторил он. — Во-первых, снять эту портьеру с
окна, и с жизни тоже, и смотреть на все открытыми глазами, тогда поймете вы, отчего те старики полиняли и лгут вам, обманывают вас бессовестно из своих позолоченных рамок…
И вдруг он склонил свою хорошенькую головку мне на плечо и — заплакал. Мне стало очень, очень его жалко. Правда, он выпил много вина, но он так искренно и так братски со мной говорил и с таким чувством… Вдруг, в это мгновение, с улицы раздался крик и сильные удары пальцами к нам в
окно (тут
окна цельные, большие и в
первом нижнем этаже, так что можно стучать пальцами с улицы). Это был выведенный Андреев.
«Вон, например, у вас заметен недостаток в
первых домашних потребностях:
окна заклеены бумагой, — говорил адмирал, глядя вокруг себя, — от этого в комнатах и темно, и холодно; вам привезут стекла, научат, как это делать.
Выбежав на платформу, Катюша тотчас же в
окне вагона
первого класса увидала его.
В
первой комнате, с большой выступающей облезлой печью и двумя грязными
окнами, стояла в одном углу черная мерка для измерения роста арестантов, в другом углу висел, — всегдашняя принадлежность всех мест мучительства, как бы в насмешку над его учением, — большой образ Христа.
В это время арестанты уж все прошли через двор, и женщины, переговаривавшиеся с ними, отошли от
окон и тоже подошли к Масловой.
Первая подошла пучеглазая корчемница с своей девочкой.
Она с соболезнованием смотрела теперь на ту каторжную жизнь, которую вели в
первых комнатах бледные, с худыми руками прачки, из которых некоторые уже были чахоточные, стирая и гладя в тридцатиградусном мыльном пару с открытыми летом и зимой
окнами, и ужасалась мысли о том, что и она могла поступить в эту каторгу.
Первое помещение за дверьми была большая комната со сводами и железными решетками в небольших
окнах. В комнате этой, называвшейся сборной, совершенно неожиданно Нехлюдов увидел в нише большое изображение распятия.
Потом поравнялся
первый женский вагон, в
окне которого видны были головы простоволосых и в косынках женщин; потом второй вагон, в котором слышался всё тот же стон женщины, потом вагон, в котором была Маслова.
Местоположение Гарчиков, окрестности, близость реки Узловки, наконец, самая мельница и флигелек в три
окна — все понравилось Надежде Васильевне с
первого раза.
Надя, Надя… ты чистая, ты хорошая, ты, может быть, вот в этой самой комнате переживала окрыляющее чувство
первой любви и, глядя в
окно или поливая цветы, думала о нем, о Лоскутове.
И если она придет, то ты к дверям подбеги и постучи мне в дверь аль в
окно из саду рукой два
первые раза потише, этак: раз-два, а потом сейчас три раза поскорее: тук-тук-тук.
Митя встал и подошел к
окну. Дождь так и сек в маленькие зеленоватые стекла окошек. Виднелась прямо под
окном грязная дорога, а там дальше, в дождливой мгле, черные, бедные, неприглядные ряды изб, еще более, казалось, почерневших и победневших от дождя. Митя вспомнил про «Феба златокудрого» и как он хотел застрелиться с
первым лучом его. «Пожалуй, в такое утро было бы и лучше», — усмехнулся он и вдруг, махнув сверху вниз рукой, повернулся к «истязателям...
Когда еще до свету положили уготованное к погребению тело старца во гроб и вынесли его в
первую, бывшую приемную комнату, то возник было между находившимися у гроба вопрос: надо ли отворить в комнате
окна?
— По-моему, господа, по-моему, вот как было, — тихо заговорил он, — слезы ли чьи, мать ли моя умолила Бога, дух ли светлый облобызал меня в то мгновение — не знаю, но черт был побежден. Я бросился от
окна и побежал к забору… Отец испугался и в
первый раз тут меня рассмотрел, вскрикнул и отскочил от
окна — я это очень помню. А я через сад к забору… вот тут-то и настиг меня Григорий, когда уже я сидел на заборе…
Хозяйка начала свою отпустительную речь очень длинным пояснением гнусности мыслей и поступков Марьи Алексевны и сначала требовала, чтобы Павел Константиныч прогнал жену от себя; но он умолял, да и она сама сказала это больше для блезиру, чем для дела; наконец, резолюция вышла такая. что Павел Константиныч остается управляющим, квартира на улицу отнимается, и переводится он на задний двор с тем, чтобы жена его не смела и показываться в тех местах
первого двора, на которые может упасть взгляд хозяйки, и обязана выходить на улицу не иначе, как воротами дальними от хозяйкиных
окон.
У
первой избушки он выпрыгнул из саней, подбежал к
окну и стал стучаться.
Таким образом прошлою зимою все
окна ее флигеля заклеены были
первою частию романа, которого он не кончил.
Мы спустились в город и, свернувши в узкий, кривой переулочек, остановились перед домом в два
окна шириною и вышиною в четыре этажа. Второй этаж выступал на улицу больше
первого, третий и четвертый еще больше второго; весь дом с своей ветхой резьбой, двумя толстыми столбами внизу, острой черепичной кровлей и протянутым в виде клюва воротом на чердаке казался огромной, сгорбленной птицей.
Эти Фоблазы и Регулы вместе отворили настежь двери революции и
первые ринулись в нее, поспешно толкая друг друга, чтоб выйти в «
окно» гильотины.
Вот этого-то общества, которое съезжалось со всех сторон Москвы и теснились около трибуны, на которой молодой воин науки вел серьезную речь и пророчил былым, этого общества не подозревала Жеребцова. Ольга Александровна была особенно добра и внимательна ко мне потому, что я был
первый образчик мира, неизвестного ей; ее удивил мой язык и мои понятия. Она во мне оценила возникающие всходы другой России, не той, на которую весь свет падал из замерзших
окон Зимнего дворца. Спасибо ей и за то!
Так оканчивалась эта глава в 1854 году; с тех пор многое переменилось. Я стал гораздо ближе к тому времени, ближе увеличивающейся далью от здешних людей, приездом Огарева и двумя книгами: анненковской биографией Станкевича и
первыми частями сочинений Белинского. Из вдруг раскрывшегося
окна в больничной палате дунуло свежим воздухом полей, молодым воздухом весны…
С Сенатором удалялся, во-первых, Кало, а во-вторых, все живое начало нашего дома. Он один мешал ипохондрическому нраву моего отца взять верх, теперь ему была воля вольная. Новый дом был печален, он напоминал тюрьму или больницу; нижний этаж был со сводами, толстые стены придавали
окнам вид крепостных амбразур; кругом дома со всех сторон был ненужной величины двор.
Кормили тетенек более чем скупо. Утром посылали наверх по чашке холодного чаю без сахара, с тоненьким ломтиком белого хлеба; за обедом им
первым подавали кушанье, предоставляя правовыбирать самые худые куски. Помню, как робко они входили в столовую за четверть часа до обеда, чтобы не заставить ждать себя, и становились к
окну. Когда появлялась матушка, они приближались к ней, но она почти всегда с беспощадною жестокостью отвечала им, говоря...
Посредине дома — глухие железные ворота с калиткой всегда на цепи, у которой день и ночь дежурили огромного роста, здоровенные дворники. Снаружи дом, украшенный вывесками торговых заведений, был в полном порядке.
Первый и второй этажи сверкали огромными
окнами богато обставленных магазинов. Здесь были модная парикмахерская Орлова, фотография Овчаренко, портной Воздвиженский. Верхние два этажа с незапамятных времен были заняты меблированными комнатами Чернышевой и Калининой, почему и назывались «Чернышами».
А если сверху крикнут: «
Первый!» — это значит закрытый пожар: дым виден, а огня нет. Тогда конный на своем коне-звере мчится в указанное часовым место для проверки, где именно пожар, — летит и трубит. Народ шарахается во все стороны, а тот, прельщая сердца обывательниц, летит и трубит! И горничная с завистью говорит кухарке, указывая в
окно...
Старые москвичи-гурманы перестали ходить к Тестову. Приезжие купцы, не бывавшие несколько лет в Москве, не узнавали трактира.
Первым делом — декадентская картина на зеркальном
окне вестибюля… В большом зале — модернистская мебель, на которую десятипудовому купчине и сесть боязно.
— У нас, евреев, это делается очень часто… Ну, и опять нужно знать, за кого она выйдет. А! Ее нельзя-таки отдать за
первого встречного… А такого жениха тоже на улице каждый день не подымешь. Когда его дед, хасид такой-то, приезжает в какой-нибудь город, то около дома нельзя пройти… Приставляют даже лестницы, лезут в
окна, несут больных, народ облепляет стены, чисто как мухи. Забираются на крыши… А внук… Ха! Он теперь уже великий ученый, а ему еще только пятнадцать лет…
Из
первых учеников я давно спустился к середине и нахожу это наиболее для себя подходящим: честолюбие меня не мучит, тройки не огорчают… А зато на пруду в эти лунные ночи грудь дышит так полно, и под свободные движения так хорошо работает воображение… Луна подымается, заглядывает в пустые
окна мертвого замка, выхватывает золотой карниз, приводит в таинственное осторожное движение какие-то неясные тени… Что-то шевелится, что-то дышит, что-то оживает…
На рассвете, не помню уже где именно, — в Новоград — Волынске или местечке Корце, — мы проехали на самой заре мимо развалин давно закрытого базилианского монастыря — школы… Предутренний туман застилал низы длинного здания, а вверху резко чернели ряды пустых
окон… Мое воображение населяло их десятками детских голов, и среди них знакомое, серьезное лицо Фомы из Сандомира, героя
первой прочитанной мною повести…
Однажды у капитана случилась пропажа: кто-то ночью взломал
окно в нижнем помещении «магазина» и утащил оттуда кадку масла и кадку меду.
Первым сообщил о пропаже пан Лохманович.
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня на два. Это еще было в
первый раз, что Галактион не зашел проститься даже с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и
первая мысль у Серафимы была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше быть… Дети спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще был свет, и Серафима видела в
окно, что сестра сидит у лампы с Агнией. Незачем было и заходить.
Михей Зотыч не мог заснуть всю ночь. Ему все слышался шум на улице, топот ног, угрожающие крики, и он опять трясся, как в лихорадке. Раз десять он подкрадывался к
окну, припадал ухом и вслушивался. Все было тихо, он крестился и опять напрасно старался заснуть. Еще в
первый раз в жизни смерть была так близко, совсем на носу, и он трепетал, несмотря на свои девяносто лет.